Я – магнит для неприятностей?

Нет, я – просто Меган.

И симпатичный мужик – не самая большая неприятность, ведь так?

«А он симпатичный?»

Да, симпатичный. В такого я могла бы влюбиться. В теории.

Подумала. И накрыла голову учебником, как съехавшей крышей.

Время тянулось, как расплавившаяся на солнце резина.

Я пыталась читать. Мать укачивала Бетти, что-то напевала – иногда ласково, иногда раздраженно. Потом они обе спали. Потом сестра кряхтела, мама укачивала ее снова. После шум на кухне, где готовился к приходу отчима ужин.

Пять часов. Еще глава по экономике. Шесть. Половина седьмого.

В зале работал телевизор; Бетти курлыкала в кроватке, вставала на матрасе, скрипела прутьями – я продолжала чувствовать, что не принадлежу этому месту. Здесь и без меня слишком тесно – они могли бы использовать эту комнату, как отдельную спальню…

В семь раздался звонок в дверь.

Я знала, что скоро она крикнет: «Погуляй с Пипой!» – и морально готовилась к тому, что опять придется выйти на улицу.

«А он там».

Откуда-то я знала, что настойчивый незнакомец не уйдет. Придется давать отпор. Пипу – самую бесполезную зверюгу на свете, важно зовущуюся по собачьему паспорту Той-Терьером, – не заставишь сходить по-большому на площадке за лифтом.

– Привет, дорогая!

Звонкий собачий лай; быстрый топот когтей по линолеуму. Радостный взвизг Бетти.

– Привет, Боб.

«Боб – самое идиотское имя на свете».

– …сейчас будем ужинать. Устал?

– Да, немного.

Он вел лекции по истории в моем университете. И нет хуже зануд, нежели живущие в твоем доме историки.

«Это не мой дом».

А чей?

– Ме-е-ег?

Протяжный и вопросительный ор с кухни, откуда долетал запах тефтелей в томатном соусе. Я прикрыла глаза и принялась обреченно считать: «три-два-один, поехали!»

– …Погуляй с Пипой!

«Еще светло. Поверну сразу в парк на центральную дорожку… Там не очень людно, но все равно можно позвать на помощь…»

Пипа, стоя на задних лапах, отчаянно скребла лапами железные двери лифта.

«Он, может быть, давно ушел».

«Такие не уходят».

«Откуда ты знаешь?»

Но я просто знала.

И вдруг подумала – почему я всегда боюсь? Я всегда выбираю из двух «не хочу» наименее опасное и болезненное. Я только и делаю, что оглядываюсь по сторонам и думаю: «Не хочу, чтобы мать за меня решала, не хочу попадать в неприятности, не хочу учиться в этом институте, не хочу, чтобы другие навязывали свое мнение, не хочу продолжать быть слабой…»

А. Чего. Я. Хочу?

Странно, что я никогда раньше не подходила к себе самой с этой позиции.

И, правда, чего?

«Я хочу понять, чего этот мужик от меня хочет».

Чтобы хоть одну тему, наконец, выбросить из головы.

Дверь подъезда наружу я толкала, как хмурый парламентер, решившийся на переговоры с террористами.

* * *

(Crystin – Under My Skin)

Над Степлтоном всегда горели долгие закаты. И в парке, засаженном высокими деревьями, оказалось темнее, чем я предполагала. Кто-то предусмотрительный зажег фонари, и смешалась прозрачная вуаль синевато-розового и теплого желтого цветов.

И почему-то испугалась я только теперь.

«Вдруг он маньяк?»

Почему не взяла с собой хотя бы перочинный нож, как случилось, что забыла в комнате сотовый? Как специально. Балда…

Центральная аллея огибала большой круг и возвращалась ко входу в парк – я прошла уже добрую ее половину. И ничего. Лишь редкие спортсмены в очках, облегающих комбезах и наушниках – спорт-люди с другой планеты, – да редкие, занятые собственными мыслями прохожие.

«Может, пронесет? Подумаешь, обознался утром. Или понял намек, который звучал, как «отвали»?»

Я расслабилась, зашагала спокойнее; Пипа оживленно обнюхивала кусты, стволы и помеченные кочки; вечер – ее время вне четырех стен, ей не до меня.

Вдохнула вечерний воздух с наслаждением – уже прохладный, «травянистый» в парке, вкусный. А когда выдохнула, услышала:

– Привет.

Он шагал рядом, а я косилась на него с опаской.

Он был большим. Не толстым, не «крупным», но сильным, что ли. И одетым не по погоде – в темную, слишком теплую куртку для летнего вечера. Синие джинсы, ботинки, светлые глаза и светлые волосы удивительного оттенка – платинового. Не совсем блондин, скорее, светло-светло русый. И такое серьезное выражение лица, будто на уме математическая задача.

– Снова «поговорить»?

Спросила я испуганно и оттого чуть желчно.

Тишина.

Мы шли, и людям, наверное, казалось, что мы поссорившаяся пара. У меня на груди сложены руки; у идущего рядом со мной спутника напряженный взгляд.

– Поговорить, да.

– О чем?

– Мы можем остановиться?

Я подумала.

– Можем.

И встала. Развернулась к нему лицом. Что ж, так даже лучше, безопасней – вдали от густых зарослей и кустов, прямо на дорожке.

– У меня к тебе просьба… Посмотри на меня внимательно, пожалуйста. В глаза.

Света хватало, чтобы разглядеть его лицо; нервно колотилось в груди сердце.

– Зачем? Я тебя знаю?

Почему в этот раз я к нему на «ты»? От страха, наверное. Радостно тявкнула, приветствуя соседскую собаку, Пипа.

– Посмотри.

Я заглянула ему в глаза. Нехотя нырнула в этот странный внимательный и чуть печальный взгляд. Будто призывающий к чему-то. Спокойный, но настойчивый, словно говорящий «я тебя знаю, знаю очень хорошо».

– Ты так и не ответил…

Красивое лицо. На удивление. Совершенно не слащавое, скорее, чуть жесткое – как раз в моем вкусе. И это плохо, это опасно.

«Это уже было опасно», – мысль из ниоткуда.

– Ты меня знаешь, да. Но вспомнить сможешь, если смотреть будешь чувствами и сердцем. Не головой.

– Ты не отсюда…

Почему сказала? Вырвалось.

– Верно.

И странный прищур – мол, ты тоже не отсюда.

Он меня пугал. Я не понимала, чем. Странной беседой о непонятном, поведением, почти неуместном, но чего-то требующим внешним спокойствием.

– Преодолей страх, смотри еще…